Ольга Ломоносова:"Я ненавижу, когда меня называют Кирой"

Про вас, Ольга, говорят, что в «Не родись красивой» вы играете саму себя- и харак­тером вы похожи на свою героиню - холодная, высокомерная, и с  благополучной биографией.

-   Как вы понимаете, никто лучше меня мою героиню не знает. Так вот, я со страхом думаю, что эта богатая красивая тетенька может стать моим амп­луа на всю жизнь. Ненавижу, когда коллеги по съемочной площадке, оговариваясь, назы­вают меня Кира. Я - Ольга! Ольга Олеговна Ломоносова. Дочь своих родителей.
- Кто ваши родители?
- Отец - сейчас он не работа­ет - у меня строитель. Хороший строитель. Его знал весь До­нецк, где я родилась. Поэтому папой он был немножко «вос­кресным». И мне его всегда не хватало. Однажды меня отвезли на лето в пансионат под Донец­ком. Папу я не видела месяц и привязалась к какому-то мужчи­не, на него похожему: ходила за ним хвостом, называла его папой, взрослые не знали, что со мной делать. Мне было года три тогда. Я хорошо помню свои ощущения.
- А мама чем занималась?
- Мама у меня экономист. Но всю жизнь мечтала танцевать. А бабушка мечтала, чтобы она играла на фортепиано, тогда это было модно. В итоге мама стала экономистом. Работала в вы­числительном центре в Донец­ке. Так что воспитывала меня бабушка, акушер-гинеколог.
- И как же она вас воспитывала?
-   Правильно воспитывала. Водила меня, дошкольницу, на­пример, на экскурсию в свое родильное отделение. В ту са­мую палату, где крохи с номер­ками на ручках-ножках лежат и все орут. Номерки стали для меня настоящим откровением. Я уже тогда поняла, что аисты и капуста - ерунда. Детей с этими бирками сажают после больницы на полку, приходят родители и их покупают.
-  В художественную гимнастику вас тоже бабушка определила?

- С гимнастикой все само опре­делилось. В детский сад пришла тренер, попросила всех сделать «мостик». Я наклонилась вперед.
- А «мостик» - это назад?
- Да. Но оказалось, что у меня какая-то невероятная гибкость, и меня сразу отобрали в школу художественной гимнастики. Тут детство и кончилось. Спортив­ная школа - это очень серьезно: тренировки почти каждый день, соревнования. Потом добави­лась еще обычная школа. Я, правда, училась легко, была от­личницей и командиром класса.
- Это как?
-  Мне доверяли речевки вся­кие говорить: «Октябрята - ве­селые ребята!» и так далее.
-  Как вы попали в Школу олимпийского резерва Дерюгиных?
-  В 1986 году папу перевели работать в Киев. Он там один какое-то время жил, потом, когда была готова наша; киев­ская квартира, к отцу приехала
мама, а перед майскими празд­никами приехала я.
- То есть как раз накануне чернобыльской аварии?
- Да. Мы тогда в Киеве гуля­ли по Крещатику, была весна, красота. Тут все и случилось. Меня вскоре отослали обратно к бабушкам и дедушкам в До­нецк. Из Киева вообще всех де­тей и стариков вывезли. Оста­лось только среднее поколение. Родители то время вспоминают с улыбкой, потому что врачи прописывали всем выпивать по литру красного вина в день. И люди, не обремененные деть­ми, целыми днями ходили друг к другу в гости. Стояла изуми­тельная погода, дома блестели на солнце, потому что их каж­дый день поливали водой, и еще был небывалый урожай клубни­ки, она стоила копейки, потому что ее никто не покупал. Вот в таких условиях меня привели в олимпийскую школу к Альбине Дерюгиной. Она по­гнула меня во все стороны, помя­ла и велела приходить, когда вер­нусь из «ссылки». Через год — все это время я писала из Донецка родителям слезные письма, что­бы они меня быстрее забрали к себе - я пришла к Дерюгиной и попала... в настоящую армию.
-  Сколько вам было лет, когда вы начали заниматься гимнасти­кой профессионально?
- Десять. Это было серьезное испытание. Например, чтобы научить меня тянуть ногу, стар­шие девочки держали у меня
под вытянутой ногой иголки. Стой, как хочешь. И распорядок дня на сборах был такой: подъ­ем в шесть утра. Надеваешь на себя все спортивные костюмы, какие есть, потому что зал хо­лодный, и, лежа на полу, дела­ешь 36 упражнений - и каждое из них по 36 раз. Три трениров­ки в день. Час на обед, потом -упражнения на растяжку. Кла­дут тебя на бревно и растяги­вают. Ори сколько угодно - ни­кто не слушает. И за всякое непослушание - наказание. Опоздал на тренировку -наказание, нашел патруль у ко­го-то в комнате под подушкой сухарь - всей комнате наказа­ние. Жили мы, между прочим, по пять человек в комнате. А на­казание - 200 «двойных» прыж­ков на скакалке. Я один раз так прыгала - руки были стерты в кровь и никаких сил двинуться с места. Так и стояла, не ше­велясь, перед Дерюгиной, пока она поздравляла меня с тем, что я наконец поняла, что такое на­стоящая работа.
-   После всего этого родители не расхотели, чтобы вы станови­лись гимнасткой?
- Нет, мама считала, что гим­настика - это хорошо. Так бы и стала я гимнасткой, если бы случайно в Мисхоре, где мы всегда отдыхали летом, кто-то из балетных людей не посове­товал попробовать отдать меня в балетное училище. Мисхор - место артистическое, там отды­хали актеры, я дружила с их детьми и, честно говоря, очень им завидовала - такие они были свободные. Особенно по срав­нению с людьми спорта, ко­торый, как известно, лишает человека способности фанта­зировать, ставит его в очень жесткие рамки.
- Ольга, вы уже тогда так разумно рассуждали?
-   Нет, конечно. Тогда мне было 12 лет, и я не собиралась становиться балериной. Я хо­тела стать ветеринаром. Пото­му что дома у нас животных не было. Единственного хомяка, которого мне принес папа, ма­ма выпустила. Сказала, что он ушел. Я помню, что весь день  стояла перед дверью и спра­шивала, как же он ушел, если \ щелей в двери нет.                           
- Но поступили все-таки в Киев­ское государственное хореогра­фическое училище?
-  Сначала я поступала в пи­терское Вагановское училище. Меня там спросили, чем я зани­малась. Я с гордостью сказала, что уже кандидат в мастера спорта по художественной гим­настике. Зря сказала, гимнасток в Вагановском, оказалось, ужас­но не любят. Словом, когда мы вернулись, желания поступать в Киевское училище у меня ни­какого не было. Что я и демон­стрировала на экзаменах. В ре­зультате поступила с самым высоким баллом и попала к за­мечательному педагогу, воспи­таннице питерской школы Ва­лерии Ивановне Сулегиной.
-   Кто учился вместе с вами в балетном классе?
- Света Захарова, она сейчас прима-балерина в Большом те­атре, Денис Матвиенко - тоже
в Большом танцует. Валерия Ивановна нас научила не толь­ко танцевать, но и думать, ис­кусство понимать, книги чи­тать. Она имела на учеников такое влияние, что, когда мне мама говорила, что мне пора купить новый свитер, я отказы­валась. Ходила в одном и том же, мне ничего не нужно было, потому что это все материаль­ные блага, а они мешают искус­ству. Я даже в свой любимый Мисхор на лето отказывалась ехать, потому что Валерия Ивановна сказала, что на море, на все эти «отдыхи», ездят только ненастоящие актеры. А настоящие - ездят в деревню и думают. Я собиралась поехать
в деревню, но родители не от­пустили. Кончилось тем, что в Мисхоре я целый месяц не выхо­дила из номера - занималась.
Мы настолько были «ее» уче­никами, что когда у Валерии Ива­новны случилась беда - дочь по­пала в аварию и мы на год оста­лись без педагога, то занимались сами - никого другого нам не бы­ло нужно. И экзамены сдавали одни. Впервые за всю историю училища дети готовились к эк­замену самостоятельно.
Из ревности или по каким-то другим причинам Валерию Ивановну выжили из училища. После этого Света Захарова уе­хала в Ленинград, нас раскида­ли по разным классам. Но мы тайком занимались с Валерией Ивановной. У нее были знако­мые в цирке, и нас пускали заниматься на малом манеже. Го­товились к конкурсам втайне от всех. И свой последний но­мер на выпускном экзамене я готовила с ней. До сих пор с Валерией Ивановной общаюсь, стараюсь помогать ей.
-   Расскажите, что за история произошла с вашим отъездом в Германию, в Штутгарт?
-  Когда мы учились на пред­последнем курсе, в Киев при­ехал знаменитый Штутгарт­ский балет. Привез совершен­но фантастическую постановку Уильяма Форсайта. Мы все на­столько «заболели» современ­ной хореографией, что осмели­лись прийти к директору бале­та и попроситься в его труппу.
Он сказал, чтобы мы прислали ему видеокассеты с нашими выступлениями. Мы прислали. Двоих, меня и Оксану Буряк, дочку футболиста киевского «Динамо», приняли в школу при немецком театре. Дирек­тор лично гарантировал оплату учебы и место в труппе после окончания школы.
Мы с Оксаной решили ехать. Нужно было пройти множество формальностей - посольству Германии требовались гаран­тии вплоть до того, что мы не станем там проститутками... И когда все формальности дли­ною в год были пройдены, виза получена, билет куплен, номер в гостинице забронирован, я от­казалась ехать в Штутгарт. Накануне я познакомилась в Мисхоре с Лешей Якубовым
и Надей Бережной, артистами «Сатирикона», съездила к ним в гости в Москву. Вернулась и от­казалась ехать в Германию.
- Это была любовь?
-  Нет, это была дружба. Про­сто я поняла, что мне интерес­нее будет работать в Москве. Папа мою переменчивость не одобрил. Мама с таким решени­ем согласилась только потому, что Москва ей казалась ближе Германии. Оксана уехала одна. А я окончила училище и уехала в Москву, в Музыкальный театр имени Станиславского и Неми­ровича-Данченко.
-   Почему именно этот театр? Или в балетном мире принято начинать с него?
-  Попасть в Большой - все­гда большая проблема. Да и «Станиславского» на то время был во многом лучше Большого. Так что я была счастлива по­пасть в этот театр.
- Вас сразу приняли в труппу?
-  Меня вообще не приняли, потому что я была толстая. Дмитрий Брянцев, бывший главный балетмейстер театра, сказал, что возьмет меня, если я похудею на пять килограм­мов. Я села на таблетки. У ба­летных людей есть страшные способы худеть, порой очень рискованные. Словом, я очень быстро похудела, показалась Брянцеву, при этом чуть не по­теряла сознание у него в каби­нете, но меня приняли. После чего я опять растолстела, и на
сцену меня не выпускали. На­чалась депрессия: холодно, го­лодно и ничего не происходит. Потом произошло...
-  Вас пригласил в свой балет Гедиминас Таранда?
- Да. У него была своя труп­па, но очень маленькая. И в по­следний момент что-то случи­лось с солисткой, и предложили партию Людмилы в «Руслане и Людмиле». Выучить ее нужно было за три дня, потому что те­атр уезжал на гастроли во Францию. Я выучила. Правда, Гена лично со мной занимался. Он хороший педагог.
Неделю мы выступали в кра­сивом городе Авиньон. В Новый год должны были танцевать в Каннах. Но нас пригласили
перед этим в небольшой горо­док у подножия Монблана. И вместо того чтобы как вся труппа сидеть на горе в кафе, наслаждаться солнцем, я ре­шила скатиться с этой горы на санках. Как ими управлять, я не знала, а затормозить силе­нок не хватило. Въехала на трамплин, санки в воздухе пе­ревернулись, я из них выпала и рухнула спиной на лед. Когда пришла в себя, поняла, что я не чувствую тела. Вижу голубое небо, голубые глаза Гены, слы­шу, он просит меня пошеве­лить ногой, чтобы убедиться, что позвоночник цел. Было очень больно, но я пошевели­ла. Самое интересное, что ког­да меня втащили на гору, Та­ранда  уговорил  еще  раз скатиться на санках, чтобы не было страха. И я вдвоем с ним - Та­ранда впереди, я сзади - скати­лась еще раз с этой горы. По дороге в Канны, где вечером у нас был спектакль, я лежала в проходе автобуса. В Каннах вызвали врача, сделали уколы, я вышла на сцену, и оказалось, что я не могу ногу даже на 45 гра­дусов поднять. Таранда нашел выход из положения - сказал, чтобы я танцевала только свою партию и больше на сцену не выходила. Так что Новый год я встретила в гримерке одна.
- Вы именно после этого случая ушли с балетной сцены?
—  Нет. Хотя после Франции я долго даже ходить не могла. Но потом позвонил Таранда и опять вытащил на сцену. Ска­зал: «Едешь с нами, будешь стоять в массовке, мне не важ­но, что ты будешь делать, ты просто должна выехать, пото­му что тебе это нужно». И я в массовке в «Жизели» постояла и как-то ожила.
-  Вы так тепло говорите о Таранде. Это тот самый загадочный режиссер, с которым у вас, как го­ворят, был роман?
- У нас не было романа.
- Вы общаетесь до сих пор?
-  Нет, потому что я больше не танцую.
-   Вам не жалко было про­щаться с балетом?
-   Балет остался мечтой. Я поняла, что становлюсь старше и надо что-то с собой делать. Подруга-балерина утверждала, что у меня талант драматиче­ской актрисы. Правда, этот вы­вод она сделала из того, что я умела расположить к себе людей во дворе, на улице. Смешно, но я по ее совету запи­салась на экзамены в Щукин­ское училище. Пришла на про­слушивание и, миновав пер­вый, второй и третий тур, сразу попала в конкурс.
- Вы не готовились?
- Готовилась, конечно. Только после того, как я прочла свой под­готовленный отрывок из «Ба­рышни-крестьянки» Пушкина, Родион Овчинников, на курсе которого я потом училась, ве­лел мне выбрать другое про­изведение: темперамента, ска­зал, не видно. И посоветовал
«обкатать» монолог на экзаме­нах в других театральных ву­зах. Я пошла в ГИТИС на курс Марка Захарова. Мне прямо с порога сказали «спасибо». Не понравилась. Правда, потом, уже после Щукинского, пригла­шали в «Ленком». В Щепкин-ском я дошла до третьего тура, но там не понравилось мне. В шко­ле-студии МХАТ все было непло­хо, но как гражданке Украины предложили оплачивать обуче­ние. Словом, я вернулась в Щу­кинское, прочла темпераментно «В овраге» Чехова, и меня, ино­странку, наверное, противоза­конно, взяли учиться бесплатно.
-  Вы сразу поняли, что профес­сия актрисы - это ваше?
-  Нет. Я даже в театре взяла академический отпуск, чтобы подстраховаться, если окажется, что это не мое. То, что мне нра­вится учиться, я поняла после первого курса. Что из меня мо­жет что-то получиться - после третьего, когда меня взяли сни­маться в полнометражную карти­ну «Смерть Таирова». Борис Бланк - трудный режиссер, он кричал на меня, а я закалялась, потому что рядом были настоя­щие звезды - Демидова, Петрен­ко, Казаков. Когда Демидова со мной только заговаривала, я уже была счастлива. Михаил Михай­лович до сих пор меня помнит, недавно звал меня на пробы в свою картину. Приятно. От то­го, что в меня поверили, снимают в кино, все у меня стало в учили­ще получаться.  На этой волне появились «Прекрасные люди» по «Месяцу в деревне» Тургене­ва, где я играла Наталью Петров­ну. Студенческий спектакль, ко­торый нам предложили потом иг­рать в театральном центре на Страстном, и он там шел вплоть до прошлого года. А могла бы так и закончить училище, не рас­крывшись. Я никаких особен­ных надежд не подавала.
-   Вы были замужем, но ни в одном интервью не сказали, кем был ваш первый муж... Это такая страшная тайна?
-   Он был одноклассником моей близкой подруги Яны Со­коловской. Она нас и познако­мила. Мы прожили полтора года, потом расстались. Ино­гда встречаемся.
-  Сейчас вы...?
-  ...живу в своей собствен­ной маленькой квартирке-сту­дии, где, увы, протекает газо­вая колонка.
-  У вас были роли в больших фильмах. Сейчас, безостановочно снимаясь в «Не родись красивой», вы не чувствуете себя прикован­ной к галере?
-  То, что я не могу сама рас­поряжаться своим временем, -вот сегодня в семь вечера я должна позвонить на студию и только тогда узнаю, что буду делать завтра, - не страшно. Хуже, что эта работа посте­пенно превращается в рутину. Впрочем, когда интересный режиссер, и в сериале можно найти, что сыграть.
- А была бы свобода, чем бы вы первым делом занялись?
- Попробовала бы рисовать.
- У вас есть дома мольберт?
-  Нет, мольберта у меня нет, но я хотела бы рисовать.
- Что мешает?
-  Понимаю, грех жаловаться на отсутствие свободного време­ни. Многие актеры готовы на все, лишь бы была работа... Но я и не жалуюсь. Хотя уже хочется пере­вести дух. В подвале, где снима­ется сериал, всегда одинаковое освещение, ты теряешь чувство времени, не знаешь даже, идет ли на улице снег, дождь или уже весна и светит солнце.
- Вы родителям помогаете?
-  Конечно.

  -Как?
- Финансами... к сожалению. Давно у них не была.
-  Мама к вам приезжает?
-  Редко.
- Она довольна тем, как склады­вается ваша творческая жизнь?
-   Конечно, она радуется за меня. Но, честно сказать, она была бы счастлива, если бы я жила в Киеве и играла в театре Леси Украинки.

Беседовал Сергей Викторов